Марион Котийяр — как переплетаются жизнь и роли
Будучи француженкой, она стала звездой голливудских блокбастеров и лауреатом высших американских кинонаград - «Золотого глобуса» и «Оскара».
Она солировала в шотландском инди-рок-бэнде и гастролировала по Франции и Бельгии под псевдонимом Симон с группой музыканта Йоделиса. Она играет на бас-гитаре, фортепьяно и барабанах. Она пела и танцевала в бродвейском мюзикле. Она прекрасно готовит и выращивает баклажаны и фенхель. Она без акцента говорит по-английски. Она страстный активист «Гринпис» и хотела бросить ради него актерскую карьеру. Она 15 лет предана своему возлюбленному, а слухи о ее романе с Брэдом Питтом оказались беспочвенны. И наконец, в новом фильме своего избранника она играет почти себя.
А ведь европейские актеры, как правило, не очень востребованы за океаном. Они редко выступают рок-вокалистами и еще реже играют на пяти музыкальных инструментах. И, наконец, мало у кого есть режиссер, который снял бы игровой фильм про свою возлюбленную и... «И это правда: мало у кого в качестве возлюбленного и даже отца ребенка есть Гийом Кане! Тут вы в точку!» Это Марион Котийяр смеется, прерывая перечисление фактов, свидетельствующих о ее тотальной исключительности, которое, между прочим, было лишь преамбулой к наивному, но принципиальному вопросу: «Как вам все это удалось?»
Но она явно не принимает свою особость всерьез, и, может быть, сейчас особенно - когда она ждет второго ребенка и ее взгляд обращен будто внутрь нее самой. Но Котийяр говорит что она и вообще «просто живет, как живется и чувствуется». Что провоцирует следующий закономерный вопрос.
F-Style: Неужели же действительно можно жить чувствами и при этом достичь таких карьерных успехов? Или у вас выдающаяся интуиция?
Марион Котийяр: Интуиции у меня, если честно, нет никакой. Никакого дара предвидения, слабое понимание людей, я довольно подозрительна... Но я действительно во многом живу чувствами. Гийом даже говорит, что мне нужно как-то развести чувствительность и плаксивость. Я не обижаюсь. С тех пор как появился Марсель (теперь уже 6-летний сын Котийяр и Кане-Прим, ред.), я и правда могу расчувствоваться при виде, скажем, детских бед, не говоря уж о страданиях. Могу прослезиться, узнав о чьей-то трагедии. Пусть даже чужого человека. Недавно рыдала, смотря You Tube... Для роли было нужно. В «Макбете». Я играю леди Макбет. А по замыслу режиссера и сценаристов ее личность искажена пережитой травмой - смертью ребенка. У Шекспира внятно об этом не сказано, но намек есть. Так вот, я должна была понять, как мне это играть. При том, что на себя примерять утрату ребенка я категорически не хочу-сам Станиславский бы запретил это любой своей актрисе. И уж конечно, я не могла представить, как это я расспрашиваю об их чувствах женщин, потерявших детей... И я полезла на You Tube - увидеть, как это переживают животные. И увидела слониху, потерявшую слоненка, львицу, у которой убили львенка... И рыдала. Между нами нет большой разницы в переживании горя, я уверена,- мы все животные, горе для всех горе. И я не очень доверяю разуму. Мы же живем в стихии, что тут можно рассчитать?
FS: Но ведь какие-то закономерности все-таки существуют. Вот вы, например, родились в семье актеров, что явно проложило вам путь в эту профессию...
М.К.: Не уверена. То есть да, мои родители- актеры. Папа главным образом мим, и я мечтаю сыграть с ним общий спектакль, мимический, потому что слова... По мне, чем меньше слов, тем лучше. Я мечтала бы сыграть роль без слов и всегда прошу режиссеров уменьшить мои реплики в диалогах. Я люблю играть не словами, а всей собой... Да, мои родители актеры, но я стала актрисой не из семейной преемственности. А потому что родители мои - киноманы. И особенно они любят кино 40-х. Я стала актрисой, потому что все детство провела с Гретой Гарбо, Ингрид Бергман, Авой Гарднер и Марлен Дитрих. Они транслировали чувства, о которых я и не подозревала. Они были страстны, подчеркнуто холодны, скрытны, стеснительны, откровенны, коварны. Такое богатство... Вокруг меня, в нормальной французской жизни конца 80-х, ничего такого не было. И я хотела, что называется, к ним.Можно сказать, я стала актрисой из чувства протеста против той обыденности.
FS: Интересно у вас выглядел подростковый протест...
М.К.: Да нет, мой подростковый протест был обыкновенный. Я росла в Париже, потом мы переехали под Орлеан, папа стал преподавателем, а потом и главой театрального отделения Консерватории искусств в Орлеане. Из большого города - в дом с огромным садом. Резкая перемена. Переезд был, видимо, для меня травмой - я вижу теперь по Марселю, какие мы, дети, консерваторы. В общем, я бросала окружающему миру вызов, жизнь в школе мне виделась чем-то донельзя убогим, а сама я - ничтожной личностью... Но из того же чувства протеста, наверное, я заинтересовалась искусством. Модильяни стал главным человеком моей жизни. И долго еще был главным. Позже, когда я уже жила одна и пыталась начать играть, сниматься, я полюбила сидеть у его могилы на Пер-Аашез, листая его альбомы... А однажды увидела в новостях, что в банке «Креди Лионэз» произошел пожар. У горящего здания банка давал интервью человек в зеленой куртке, он говорил, что в его банковском хранилище портрет работы Модильяни. Я слетела с дивана и в разных кедах и одном носке бросилась к банку, в метро перескочила турникеты под свист дежурного. Я хотела застать владельца портрета, чтобы умолить его хоть одним глазком взглянуть на тот портрет, если он, дай бог, уцелеет. Но, увы, уже не застала. Бегала от полицейского к полицейскому, спрашивала про человека в зеленой куртке... Искусство стало для меня главным. Но у меня не было способностей к рисованию, я не видела в себе потенциала стать серьезным музыкантом. Я стала актрисой, потому что это для меня такой... вид скульптуры - способ лепить произведения из подручного материала - себя. Поэтому я не люблю разговаривать о карьерных достижениях, об успехе - важно, что удалось вылепить.
FS: И «Оскар» не имеет значения? Он ведь был и сам по себе исключительный - второй в истории «Оскар» за роль в фильме на иностранном языке (первый получила Софи Лорен в 1961 году за роль в фильме Витторио Де Сика «Чогара».- Прим. ред)...
М.К.: Но ведь важно, за что этот «Оскар»! За «Жизнь в розовом цвете», за роль Эдит Пиаф, в которую я вложила столько себя... Знаете, я же хотела бросить актерство. После первого моего большого успеха - в «Такси» Люка Бессона - мне стали предлагать роли... ну, такие же роли - развлекательные, легкие, необязательные. Мне показалось это такой тоской... Я не считала, что на такое стоит тратить жизнь. И уже почти решила уйти в «Гринпис», я им помогала и помогаю, а тогда решила вообще пойти к ним работать. Но тут мой агент попросил меня пойти еще на одно, последнее, прослушивание. И это была «Большая рыба» Тима Бертона. Другого масштаба роль, иной глубины рыба. Так я и не ушла.
FS: Вот про Пиаф, про «Жизнь в розовом цвете». Извините, но вы красивая женщина, а Пиаф была... ну не красавица, согласитесь. Вам нужно было отказаться от своей красоты, чтобы быть на нее похожей, чтобы экранный образ ее жизни и судьбы стал убедительным. Вы думали об этом?
М.К.: Слушайте, меня тошнит, когда говорят о моей красоте. Когда я вдруг случайно в интернете прочту про... ха, «ослепительность». Эта так называемая красота мне не нужна, я не собираюсь от нее зависеть, никогда ее не инструментализировала и не считаю вообще чем-то в жизни необходимым. Я серьезно. Небо не падает на землю, когда ты выглядишь как черт. Красота не влияет на судьбу. Я не говорю, что внешность не влияет. Влияет. Но не физические черты и не цвет глаз уж точно. Я играла силу Пиаф, как потом играла беззащитность - уже в крайне невзрачной фабричной работнице в «Двух днях, одной ночи» братьев Дарденнов. Использовался один и тот же материал - я.
FS: А как же те ваши кумиры из Голливуда 40-х-Леа Гарднер и Грета Гарбо? Они же-дивы, классигеское воплощение женского блеска и гламура, и не могли на вас не повлиять?
М.К.: А еще больше в смысле красоты на меня повлияла моя мама. Она кабилка - это берберы, доарабское население Алжира. Берберы часто тонкокостные и светлоглазые, мама моя действительно красавица, и до сих пор красавица, у меня в нее только белая кожа. Это я к тому, что то кино, классический Голливуд, его Золотой век для меня... что-то похожее на маму, - это скорее про стиль и класс, чем про гламур и красоту тел и лиц.
FS: Кстати, да. Про ваш стиль я тоже хотела спросить. Как бы вы его определили? Ведь половина написанного про вас в СМИ - про то, как вы умеете одеваться и выглядеть. Ваши фото с красных дорожек обычно как раз иллюстрируют утверждение про присущие вам подлинно французские стиль и класс.
М.К.: О, это вообще отдельная тема - мои фото. Я их никогда не смотрю, если мой агент специально не покажет или если случайно при интернет-круизинге не попадутся. Я не люблю свои фотографии с красных дорожек. 
FS: Не нравитесь себе?
М.К.: Мне безразлично, как я там выгляжу. Просто в них есть какая-то ненатуральность, какое-то намерение, может, и не запланированное,- специально предъявить себя в наилучшем виде. Что-то торгово-товарное... Это так далеко от меня обычной, что меня неизменно коробит.
FS: Но вам правда присущи чисто французский стиль и класс...
М.К.: Мы с Гийомом и Марселем 5 лет прожили в Америке. А потом вернулись, и я увидела нас, французов, новыми глазами. Мы создали великую культуру, пережили большую историю, мы были одними из первых народов, добившихся права голоса, первых демократий. И мы привыкли видеть себя неким венцом творенья. Отсюда главная прелесть нашего стиля - чертовская самоуверенность. Нет, правда! Весь этот шарм и шик, эта убежденность в своем праве диктовать моду, креативность в костюме - это же все от уверенности в себе. Отсюда же и свобода в одежде, спокойное приятие этакой «левой» расслабленности на этот счет. По-моему, так называемая французская стильность - это свобода обращения со стилем, с цветами, с деталями. Сумка и туфли одного тона - фу, это такая несвобода! Туфли могут сочетаться с очками, а сумка с шарфом! Пиджак нормально надеть с кедами, а бесформенный свитер - с плиссированной юбкой. Все это хорошо, конечно, особенно если мы умерим эту нашу самоуверенность. И жизнь, кажется, нас учит - я вижу в парижанах больше открытости, чем еще 5 лет назад.
FS: А мне кажется, подлинная французская стильность от гедонизма, от желания и умения ценить прекрасное в каждодневной жизни - в еде, в архитектуре, в пейзажах...
М.К.: И это, конечно, тоже. И эта французскость во мне есть. Знаете, на что я истратила первые заработанные приличные деньги? На трюфели! Я люблю готовить и без ложной скромности скажу: ...и умею. Моя бабушка прекрасно готовила, они с дедом были фермерами и самыми гармоничными людьми, которых я видела в жизни! Бабушка готовила простую крестьянскую еду, улиток с роз собирала и в печку... и все из ее рук было так вкусно! И для меня вот это - чувствовать вкус жизни - очень важно. Мне было 17, и на свой первый неплохой гонорар я купила трюфелей. Тщедушная кучка стоила 500 франков! Немаленькие деньги! 100 долларов в 1992-м, это было кое-что. Но с салатом с моцареллой... это был вкус жизни! То, казалось бы, лишнее, без чего жизнь пресна, безвкусна. И это доступно всем - чувствовать вкус жизни. Дело же не в трюфелях, а в том, чтобы жить вот сейчас, ощущать жизнь. Это доступно на любой ступени социальной иерархии - почувствовать жизнь в лице своего ребенка, в улыбке старушки на солнце, в запахе зажаренной курицы.
FS: Говорят, вы буддистка.
М.К.: Ну да, я дзен-буддистка со стажем. И мои медитации - вот именно такого рода, я стараюсь забыть про дела, суету и погрузиться в ощущение жизни. Не отстраниться, а наоборот - сосредоточиться и чувствовать себя живой. Медитация же - это такой... душ души, акт внутренней гигиены. Но почему-то медитации мне особенно удаются, когда я в состоянии беременности. Так было в прошлый раз, когда я ждала Марселя, и вот теперь... Беременность - это медитация сама по себе - ты невольно обращаешься внутрь себя, потому что появляется нечто, что для тебя самой важнее тебя. Мне и вообще не хватает тишины, а теперь - постоянно. Я люблю слушать тишину, шелест травы в моем огороде в Провансе. Иногда мне кажется, что я слышу, как растут мои овощи. В тишине острее понимаешь, как права мама. А она говорит: все в жизни - подарок, просто иногда он бывает плохо упакован.
Интервью: Сюзи Мэлой
